Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]
После я снял с книжной полки «Божественную комедию». Искал у Данте, в какой круг ада поместил он членов жилищных комиссий райисполкомов. Не нашел. Оказывается, не было во Флоренции тринадцатого-четырнадцатого веков жилкомиссий. Дальше листать не стал. Если Данте не знал обменов, значит, не ведал истинного ада. Сколько же невидимых миру слез, несбывшихся надежд и разбитых иллюзий осталось намотано на том крюку, что торчал возле зала заседаний химкинской жилкомиссии, — на нем вывешивались списки разрешенных обменов. Я оказался из редких везунчиков.
Порхающей птичкой, помахивая ордером, полетел я в Академию МВД — рапортовать, что препятствий для моего трудоустройства более не существует. Тогда мне так казалось. Правда, свободных вакансий на моей кафедре — уголовного права МФЮЗО — не было. Но начальник адъюнктуры, грубейший и добрейший Николай Иванович Майоров, тут же предложил вариант: на седьмом этаже академии разместили лабораторию проблем предварительного расследования ВНИИ МВД. Есть пара мест. Вновь назначенный начальник отдела Анатолий Петрович Гуляев попросил подобрать кого-нибудь посмышленей.
— Звонить?
Гордясь собственной смышленостью, я вытянулся и пристукнул каблуками. Жизнь вновь улыбалась. Вот так, улыбаясь, я и зашел в тот самый кабинет 714.
— Так чего не стучишь? — буркнул Гуляев.
— Пытались приучить стучать, да не вышло, — сдерзил я. — А насчет стучаться, дверь у вас, похоже, сама открывается… Я от Майорова.
— А я думал, от науки, — Гуляев выжидательно прищурился. Я догадался — это он так пошутил. И теперь ждет реакции. Должно быть, проверяет чувство юмора. Юмор, по мне, был весьма среднего разлива, но я коротко подхихикнул. Чуткий к фальши Гуляев поморщился, кажется, заподозрил во мне подхалима.
— Защищался по уголовному праву?
— Так точно.
В желании понравиться я переусердствовал. Не монтировались мои очочки и джемпер из лапши с бравой подтянутостью прирожденного строевика.
На узком лбу Гуляева проступила глубокая морщина разочарования.
— Ну, а у нас совсем другой профиль: уголовный процесс, криминалистика. Думаю, тебе не подходит.
— Я, на минуточку, до адъюнктуры начальником районного следствия работал, — напомнил я.
— Слышал. Но теперь-то ты «уголовник». Почему же согласился перепрофилироваться? — Маленькие острые глазки испытующе вонзились в меня.
— На кафедре у Гаухмана вакансий не нашлось, — честно ответил я.
Гуляев неприязненно хмыкнул. Ничего другого он и не ждал.
— Мотылек, стало быть. Решил пересидеть, где ни попадя, лишь бы в Москве.
Положительно, с каждой секундой я нравился ему всё меньше.
— Именно так, — подтвердил я. Объяснять, что, работая в лаборатории, рассчитывал засесть за докторскую диссертацию на стыке права и процесса, счел излишним.
Гуляев намекающе глянул на часы, давая понять, что аудиенция закончена. Следовало отдать ему должное — действовал он честно и прямо. Кандидат не понравился, и скрывать это он не считал нужным.
Я сделал движение к двери.
— Странно, — засомневался вдруг Гуляев. — Коля Майоров за тебя просит. И Лёва Гаухман очень хорошо отзывается. — Нижняя губа его озадаченно наехала на верхнюю. Что-то ему мешало так быстро распрощаться со мной. Должно быть, рекомендации близких друзей. — Очень странно. Ладно, присядь. Попробуем всё-таки познакомиться.
— Да я-то с вами знаком, — я мотнул подбородком в сторону сейфика, на котором среди прочих углядел монографию — «А. П. Гуляев. Следователь в уголовном процессе». Книга эта была знаменита. Почти в каждом следственном подразделении стояла на полке.
— Вот как? — Гуляев заинтересовался. — И что скажешь?
— Полезная книга, — вяло начал я. Но запас подхалимажа иссяк. Я решился: — Или — честно?
— А ты меня не пугай, — он насупился.
— Видно, что сам автор на следствии давным-давно не работает.
— Ну-ка, ну-ка? — упершись локтями в стол, Гуляев подался вперед. Будто в боксерскую стойку встал.
— В эмпиреях пребываете. Многие рекомендации на уровне мечтаний. А в жизни неприменимы.
Гуляев насупился, кожа натянулась на скулах, нижняя губа наползла на верхнюю. Он вскочил, оказавшись сбитым, невеликого росточка человеком, схватил монографию, впечатал передо мной:
— Докажи!
— Сейчас как будто не время! — попытался увильнуть я. Увы, я еще не знал железную хватку этого человека.
— Можешь — докажи! Не можешь — не болтай! — властно потребовал Гуляев.
Что оставалось?
— Да вот хоть здесь, — я ткнул в оглавление. — Насчет обжалования следователем указаний надзирающего прокурора. Как вы думаете, сколько он проработает, если объявит войну собственному прокурору?
— При чем тут это? — Гуляев набычился. — Принципиальный следователь должен не за кресло держаться, а во имя установления истины по делу идти на любой служебный конфликт.
Я исподтишка пригляделся, не издевается ли. Нет. Кажется, в своем негодовании он был искренен. Он тоже подметил моё удивление:
— Давай, давай, спорь. Приводи аргументы.
Я привел, он возразил. То же и со следующим. Самые убойные, казалось мне, доводы отметались как смехотворные. Я понял: передо мной не человек — железобетон. При этом Гуляев не защищал свои положения. В них он не усомнился ни на минуту. То, что для других — защита, для него — лишь повод перейти в контратаку. Он и перешел — принялся обращать в свою веру меня. Но и я не видел причин отступаться. Постепенно оба вошли в раж.
— Легко казаться принципиальным, если самому на баррикады не идти! — кричал я в запале. — Вы ж своими подстрекательскими советами беззащитных следователей под расстрельный прокурорский огонь подставляете! Поп Гапон вы, вот кто!
— Аргументов не слышу! — отвечал Гуляев.
— Чтоб слышать, надо слушать.
— Что ж, тогда слушай, — кротко вздыхал Анатолий Петрович. И принимался вразумлять меня. Минут через десять уже он в сердцах лупанул кулаком по столу: — Я тебе третий раз очевидную вещь талдычу. Что ж ты такой тупой-то?!
Я наконец опамятовал. Чем это я здесь занимаюсь? Пытаюсь убедить работодателя, что главный труд его жизни — галиматья! Ничего не скажешь, Данилюк, силен ты вести переговорный процесс. Умеешь расположить к себе людей.
Оставалось быстренько свернуть дискуссию:
— Впрочем, вам видней.
— Не понял. Ты согласен, что я прав, или нет? — потребовал Гуляев. Двусмысленности он не принимал. Хмурый взгляд призывал: «Смирись и отрекись от ереси». А пошло оно!
— Нет, конечно! Только переубедить вас все равно что… — Я огляделся по сторонам, ткнул пальцем в кряжистый металлический сейфик, который теперь мне казался сродни хозяину. — Извините, что отнял время.
Коротко кивнув, шагнул к двери.
— Скажи Майорову — беру, — донеслось вслед.
Предположив издевку, я резко обернулся. Гуляев поводил плечами, будто воробей, отряхивающийся после доброй драчки. Поймав мой озадаченный взгляд, вдруг подмигнул.
— Твой недостаток — что ты упертый, — объявил он. — Но кой-какие здравые мысли проскользнули. Придется учесть, чтоб усилить позицию.
Было заметно, что случайный спор наполнил Гуляева новой энергией и новыми идеями. И теперь ему не терпится вернуться к столу.
— Да! Гаухман сказал, что ты целевик от Саратова? — припомнил он, прощаясь. — Открепительное письмо не забудь получить.
— Это как раз без проблем, — ошарашенный, я выдавился в коридор.
Легко же я это сказал. Но — сказал, в чем был уверен.
В адъюнктуру Академии МВД иногородних принимали только при наличии целевого направления от провинциального милицейского вуза. Так что, если в твоём городе, как в том же Калинине, таковых не было, путь в адъюнктуру, казалось бы, заказан.
Препоны эти, впрочем, обходились без труда. Научный мир тесен — все друг другу чем-то обязаны. И провинциальные вузы охотно откликались на просьбы из Москвы направить в адъюнктуру нужного человека из другого города, а когда подходило время трудоустройства, писали открепительные письма, хотя бы потому, что предоставить иногороднему жильё были не в состоянии. Так что начальник кафедры уголовного права МФЮЗО Лев Давыдович Гаухман, желая помочь мне поступить в адъюнктуру, выбрал Саратов по единственной причине — в тот момент, когда я появился в его кабинете, телефонная книжка оказалась раскрыта на букве «с».
Потому я так легко и ответил: «Без проблем». Но когда тот же Лев Давыдович позвонил по моей просьбе начальнику Саратовской школы полковнику Сдиру, в ответ услышал, что открепительного письма не будет — уволился доцент с кафедры уголовного права и школе позарез понадобился специалист. Попытки разубедить не подействовали.
— Надо же, уперся, — Лев Давыдович озадаченно положил трубку. — Вообще-то знал, что он хохол, но чтоб настолько!
